Эффект ореола или эффект обобщения Для того чтобы было понятно, что подразумевается под этим эффектом, приведем простой пример. Очень часто наши успехи или, что хуже, неудачи в какой-либо области деятельности пролонгируются на другие области. Вот это и есть эффект ореола.

Как работать с подсознанием при помощи маятника Используете ли вы маятник сами или демонстрируете его на вечеринке, будет правильно, если вы или доброволец, к которому вы обращаетесь, проведете некоторую разминку, сначала потренируетесь. Начните с того, что установите

Эффект оценки Любой человек, которого негативно оценивают по каким-либо параметрам его внешности, поступкам, одежде, социальному положению или другим вещам, связанным с ним, начинает смущаться, отшучиваться, оправдываться и стараться показать себя с лучшей стороны. Это

Эффект владения Наша привязанность к вещам может иметь меньше отношения к личному выбору, чем мы предполагаем. Ричард Талер провел исследование в области экономического поведения, которое мы сейчас считаем классическим. В эксперименте участвовали старшекурсники

Эффект Люцифера Вы считаете себя злым? Вы можете причинить боль и страдания другому человеческому существу или беззащитному животному? Подумайте, насколько вероятно, что вы совершите что-либо из следующего. Убьете насмерть электрическим током себе

Начнем с эксперимента.

Попробуйте представить себе огромный маятник длиной во много километров.

Просто сосредоточтесь и представьте. Нить спускается из облаков и на ней висит тяжелый шар величиной с дом. Когда я представляю это, то обычно вижу трос и на нем глыбу темного свинца – все это яркой лунной ночью, яркой, как негатив солнечного дня – такой светлой, что, кажется, даже можно читать газету. Вокруг поздняя осень или ранняя зима, широкое пустое поле, несколько голых деревьев, темные домики и деревянная церквушка вдалеке. И над всем этим свинцовая глыба на нити: многокилометровый маятник. Впрочем, пейзаж можете представить любой, это дело вкуса. Только постарайтесь, чтобы образ был ярким. В этом вся суть.

Затем качните маятник и продолжайте раскачивать. Первая вещь, которую вы сразу же замечаете: маятник, совсем как настоящий, раскачивается медленно и постепенно, во всяком случае, не хочет идти в первые колебания, он тяжел и инертен, нить вздрагивает, гудит, маятник сопротивляется, но наконец проходит первую медленную дугу. Раскачиваем дальше. Вот уже тяжелый шар летит, рассекая воздух, со свистом, и ветви деревьев гнутся, чувствуя движение раздвигаемого воздуха. Посмотрите внимательно за ним несколько колебаний. Просто посмотрите.

Вот оно – чистейшее создание ума, идеал бесплотности, нечто, что не существует, не существовало и не будет существовать – более того, нечто такое, что не может существовать – вдвойне несуществующее. Чистая игра разума. Чистая идея.

Чистое ничто. А теперь МГНОВЕННО остановите его – пусть он зависнет неподвижно.

Попробуйте это сделать.

Ну как, получилось? Маятник сопротивляется. Маятник, если вы его хорошо вообразили, не остановился. Он продолжает свое качание. И сколько бы раз вы ни пробовали заставить его замереть в пространстве, он уходит от предназначеной точки, не подчиняясь вам.

Есть несколько способов «якобы» остановить его. Можно представить маятник, заснятый на киноленту – вдруг пленка останавливается, замирает кадр. Да, кадр замер, но оригинал ведь продолжил движение. Посмотрите не на пленку, а на маятник – он все так же качается. Попробуйте поставить преграды на его пути, даже поставьте бетонную стену – он их снесет. Можно, конечно, подставить гору, шар ударится, успокоится и ляжет на нее – но ведь это уже не маятник, а просто шар, лежащий на земле. Маятник вы так и не остановили. Он не подчиняется вам.

Сосредоточившись, вы ясно ощутите его сопротивление.

Но это мелочь, это совсем не важно. Какое же это может иметь значение для жизни? – спросите вы. Примерно такое же, как первая трещина для плотины или для горной лавины первый покатившийся камешек.

Задумайтесь: создание нашего ума, абсолютно бесплотное, вдвойне несуществуюшее, только родившись, сразу же не подчиняется нам? Но как же так может быть? Не подчиняется свому отцу и хозяину? Впервые я представил маятник лет пятнадцать назад. Время от времени я вспоминал о нем. Все эти годы он продолжал качаться. Когда я вспоминаю о нем и представляю его, он качается, как качался и раньше. Он не остановится никогда. Он не остановится даже несколько поколений спустя, потому что я рассказал о нем людям и сейчас он качается внутри их воображений. Он почти бессмертен и НЕ ПОДЧИНЕН МОЕЙ ВОЛЕ. Он, чистая идея.

Я выдумал его, а он сразу же обрел собственную жизнь.

Вы думаете, что так обстоит дело лишь с идеей большого маятника? Ничуть.

ЛЮБАЯ ИДЕЯ, ЕДВА РОДИВШИСЬ, УЖЕ НЕ ПОДЧИНЯЕТСЯ СВОЕМУ СОЗДАТЕЛЮ. Она сильнее своего "хозяина". Назовем это эффектом маятника.

Идея вступает в свою собственную жизнь, не подчиненная нам. Так было с идеей каменного топора. Где-то кто-то на опушке древнего леса нагнулся, взял в руки камень, ударил по нему другим камнем и использовал орудие как топор. Идея топора, родившись, обрела собственную особую жизнь и продолжила ее в тысячелетиях – вырубая леса, защищая, как алебарда, и снося головы, как гильотина. Кстати, изобретатель гильотины окончил жизнь под ножом своего детища – и его идея тоже не подчинилась ему. Наполеон нянчился с идеей завоевания, и эта же идея его и погубила. Идеи Христа подняли его на крест. Вот разве что Галилей успел сбежать от своей идеи, которая уже открыла над ним клыкастую пасть и облизнулась. А идея пролетарской революции? Не она ли сгубила большинство революционеров, вкупе с контрреволюционерами? А, возможно кровожаднейшая из идей, идея свободы-равенства-братства? Сколько людей она сожрала? А идея атомной бомбы? Сколько ни пытается человечество подчинить эту вредную идею себе, этого никогда не удасться сделать. Потому что идеи бессмертны и неподвластны никому, кроме собственной логики развития.

Столько людей было уничтожено казнями и сломлено пытками за протекшие тысячелетия, столько книг было сожжено, столько разрушено памятников и сокрыто улик – но была ли уничтожена, вырвана с корнем при этом хотя бы одна идея? Даже самая вздорная? Что значит и к чему приводит эта пугающая жизнеспособность и способность к распространению? – идеи расползаются среди людей, как чернильные пятна на промокашке. Идеи сжигают нас, как лесной пожар.

Идея поражает нас как болезнь, от которой нет лекарства.

Конец работы -

Эта тема принадлежит разделу:

Психология зла

Глава.. человек и идея.. эффект маятника начнем с эксперимента..

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

– Одним из шагов в реформировании высшей школы стало слияние вузов. Об этом много говорят и преподаватели, и студенты…

– В советское время наука и высшее образование, как и прочие сферы общественной жизни, были предметом государственного регулирования. С переходом к рыночной экономике тормоза отпустили, и в тот период собственные негосударственные учебные заведения не создавал только ленивый. С одной стороны, такая свобода на определенном этапе сыграла позитивную роль, способствуя большей гибкости преподавательского сообщества, адаптации к изменившимся реалиям. Но с другой стороны, палку, конечно, перегнули: количество мест в «клонированных» вузах начало превышать спрос. Вновь созданные учебные заведения оказались разного качества – были получше, были и похуже. В результате планка образования в России начала движение вниз. К этому следует добавить и демографическую яму. Количество мест в вузах не соответствует численности абитуриентов. Учебные заведения, безусловно, надо сокращать. Возникает вопрос: как это cделать?

Можно отобрать вузы хорошие и сократить не очень хорошие. И такие процессы идут. Но процесс сокращения, слияния, вливания далеко не прост и не однозначен. Дело в том, что весьма трудно сформулировать общие, универсальные критерии, по которым определяется качество учебных заведений. С этой точки зрения слияние предпочтительнее, чем выборочное закрытие: при слиянии остается возможность сохранить все лучшее, что наработано и создано в каждом из учебных заведений.

– Как это может сказаться и сказывается на рядовом преподавательcком составе?

– Преподавателю, по большому счету, не очень важно, под чьим началом работать и какое сочетание букв высечено на печати учреждения (если не брать в расчет красивые, но трудно формализуемые слова о корпоративном самосознании). Его дело – хорошо учить, а в свободное от преподавания рабочее время заниматься научной, методической и прочей полезной для подготовки новых высококвалифицированных кадров деятельностью. Если на занятия приходят студенты, которые хотят чего-то большего, чем получение документа об образовании, то что еще нужно человеку? Лишь условия для работы на должном уровне. Не все ли равно, кто сидит в ректорате?

А вот если деятельность тех, кто наверху, мешает основной задаче вуза на уровне «хороший преподаватель – хороший студент», ситуацию следует считать негативной. И тут нельзя не отметить, что процессы слияний и переформатирований вызывают определенную нервозность на уровне, где происходит преподавание и восприятие новых знаний. Рушатся традиции, кто-то теряет свои позиции, кто-то пытается что-то под шумок захватить, пользуясь нестабильностью, а иногда – и свести счеты. Беда в том, что честно работающие преподаватели в таких условиях оказываются менее защищенными, чем те, на чьи занятия мало кто ходит, освобождая тем самым своему «учителю» время на написание кляуз и раскручивание интриг. К сожалению, подобные процессы всегда усиливаются в период реформ, с какими бы благими намерениями последние ни проводились.

Но при этом надо признать: если длительное время не проводить реформы, неизбежно возникает эффект застоя. Любое начинание имеет свои плюсы и минусы. Для отдельных преподавателей, наверное, это лишняя нервотрепка. С глобальной же точки зрения, с позиций экономики организации образования, этот момент назрел.

– Это связано и с тем, что вузы не выпускают отвечающих потребностям рынка труда специалистов?

– Если вы говорите о популярной сейчас «офисной», «менеджерской» работе, мне кажется, что она стала во многом самодостаточной. При этом штат людей, занятых в документообороте, катастрофически растет. Появился целый класс (или подкласс) людей, которые обеспечивают этот процесс.

Но я думаю, что классическая система образования, функционирующая, скажем, на геологическом или географическом факультетах, к такого рода деятельности студентов не готовит и не должна к этому стремиться. Если есть острая потребность в подобных кадрах, представители бизнеса должны скинуться и создать учебное заведение, которое будет их готовить. Другое дело, что у нас государство учит за деньги налогоплательщиков, и бизнесмены как часть этих налогоплательщиков (вносящие львиную долю налогов) вправе требовать от государства подготовки специалистов, которые им нужны. Но для этого необходимо сформулировать четкие требования к обучению.

Я пытался в свое время договориться с потенциальными работодателями о формировании учебных программ, ориентированных на их интересы. Оказалось, что бизнес хочет получить выпускника «здесь и сейчас». Предлагая создавать совместные долгосрочные (соответствующие четырех- и шестилетнему сроку обучения) программы целевой подготовки специалистов, я получал примерно одинаковый ответ: «Да вы что, через пять лет я, возможно, разорюсь». Их можно понять: прогнозировать ситуацию на пять лет практически невозможно.

Но нельзя не рассказать о замечательном исключении. Некая компания более десяти лет сопровождала и сопровождает полный цикл обучения целой студенческой группы на физическом факультете СПбГУ. Сопровождает и финансово, и идеологически. И делает все, чтобы учащиеся этой группы после окончания магистратуры пошли работать именно к ним. Печально только одно: многие из моих коллег не верят в то, что такое вообще может быть. Однако – бывает. И это вселяет определенный оптимизм.

– Сегодня много говорят о переизбытке юристов и экономистов…

– Если эти специальности востребованы, нельзя говорить о переизбытке. Существует немалый конкурс, и пока он есть, обучавшиеся по указанным специальностям без работы не остаются. Ведь тех, кто проходит при поступлении через сито конкурсного отбора, вряд ли можно назвать недальновидными людьми. Хотя, конечно, эффект маятника никто не отменял. На определенном этапе в этих сегментах возникло большое количество рабочих мест, они хорошо оплачивались, и туда устремилась активная молодежь. Резервуар вакансий со временем действительно заполнится. Точно так же, когда надо было делать атомную бомбу, светлые головы ринулись учиться на физиков-ядерщиков.

Теперь ситуация такая, что и атомная бомба не особо нужна, и юристов-экономистов вроде уже с избытком. Пришло время подумать, что будет востребовано на грядущем этапе. От попыток четкого и однозначного ответа на этот вопрос я, пожалуй, предпочту воздержаться.

– Современный ученый ведь может быть бизнесменом, а соответственно, экономистом?

– Востребованы люди с естественно-научным образованием, которые могут быть успешны в менеджменте науки и наукоемких технологиях. Здесь два пути: либо естественник дополнительно обучается бизнесу, либо менеджеров надо учить естественным наукам. Мне кажется, первое проще.

– Когда появились нанотехнологии, многие физики воскликнули: «Мы и не знали, что всю жизнь занимались нанотехнологиями!» Просто давно развивающимся вещам вдруг присвоили новое звучное название. Получилось что-то вроде красивого шоу. С другой стороны, я как представитель естественных наук не могу не радоваться, что удалось сделать «менеджерский ход» и в определенном направлении естественных наук возник некоторый ажиотаж. Это неплохо, это притягивает деньги, обеспечивает приток молодых активных кадров.

Что касается «выхода» от всей этой деятельности, то если во что-то вкладываются деньги, результат более вероятен, нежели в том случае, когда финансирование на нуле. Хотя все, что происходит в нанотехнологиях, имеет косвенный фундамент в квантовой механике, поэтому и говорят не «нанонаука», не «наноисследования», а «нанотехнологии», то есть приложение большой науки к практике.

– Ваши прогнозы относительно развития высшей школы в ближайшей перспективе?

– Конечно, образование оказалось в тяжелой ситуации. Длительное время оно финансировалось явно недостаточно. Теперь так или иначе начались инвестиции, но за эти деньги требуют быстрой отчетности, которая носит во многом формальный характер. Не знаю, что хуже для образования – отсутствие средств или их наличие. Потому что образование, хотим мы того или нет, сродни искусству. В некотором смысле это театральное искусство, и обещанием большой зарплаты или приказом учить хорошо ничего не добьешься. Давайте издадим распоряжение: с завтрашнего дня всем преподавателям учить в два раза лучше. Что изменится? Ничего! Это невыполнимо, потому что преподаватель учит так, как умеет, это зависит от его менталитета.

Здесь самая большая сложность в том, чтобы те преподаватели, которые являются преподавателями от Бога (а критерий этот сформулировать очень сложно) окончательно из профессии не ушли. Если мы будем от них требовать бесконечной отчетности, количества публикаций, таких показателей, как сдавшие тесты студенты, мы отдалим их совершенно. Это очевидно, и такие тенденции уже, к сожалению, есть.

«Хороший ученый обязательно должен быть хорошим преподавателем» – это не всегда верно. Это совершенно разные жанры. Переводя на язык театра, ученый – тот, кто пишет пьесу, а преподаватель – тот, кто ее играет. Можно ли требовать от того, кто играет, мастерского владения пером, и наоборот? Введение формальных критериев, например индекса цитируемости, кучи документов, которые надо заполнять для сопровождения образовательного процесса, негативно сказывается на преподавательской деятельности. Боюсь, на фоне поступающих в образование денег количество абы каких преподавателей будет возрастать: они просто потянутся за деньгами. У них будет хорошая отчетность, регулярно будут выходить методические пособия. Только эти методички никто не станет читать. А некоторых хороших, очень хороших преподавателей мы потеряем. Но со временем ситуация вновь изменится: маятник качнется в другую сторону, и через пять лет начнется реальное улучшение высшей школы и вузовской науки.