Муниципальное общеобразовательное учреждение
«Средняя общеобразовательная школа № 1
с углубленным изучение отдельных предметов»
Сочинение.
Тема: «Я хочу вам рассказать…»
Сергеева Анастасия Юрьевна
город Бугульма
Республика Татарстан
Каждый человек может быть счастливым. Каждый мечтает о счастье по-своему. Ребенок мечтает о забавной игрушке, о сладостях. Юноша или девушка о прекрасной любви. Кто- то ограничивается в своих мечтах приобретением дорогих вещей. Чем больше дорогих вещей, тем счастливее. Да, я тоже хотела бы жить в большем комфорте, но при этом сохранить нравственные начала, которые воспитаны моей семьей, не потерять то, о чем мечтаю.
Судьбы людей не похожи одна на другую. В народе говорят: «Моя судьба такая». А что такое судьба? Это – жизнь. В юности каждый мечтает о своей жизни, строит планы на будущее. Кажется, так просто – строй планы и живи по ним. Как часто эти планы забываются! Так бывает по стечению различного рода обстоятельств. Может душа надломится, устанет бороться за счастье. Я думаю о том, каким должен быть человек счастливой судьбы? Наверное, это человек с нравственными убеждениями, твердым характером, сильной волей. Но самое главное – он всегда видит себя с высоты птичьего полета. Его мечты – это его крылья. Его жизнь – его мечты, претворенные в действительность.
Я хочу вам рассказать о судьбе одной женщины. Зовут ее Валентина Ивановна. Среднего роста, стройная, вьющиеся волосы, нежно – голубые глаза. А в глазах столько света! Заглянув в них, чувствуешь неугасимый огонь души.
Валентина Ивановна приехала в Ташкент, в столицу Средней Азии, из маленького города. Было ей тогда 17 лет. Ехала она сюда не за легкой жизнью, а для того, чтобы помочь старшей сестре, у которой не сложилась семейная жизнь. Думала, что поживет год и вернется вместе с сестрой на родину. Временно поступила на работу в детский сад. Может быть, и уехала бы…
26 апреля 1966 года в Ташкенте случилась беда – произошло сильное землетрясение. Это было настоящее стихийное бедствие. Старые здания и многие одноэтажные дома стали аварийными. Толчки землетрясения продолжались долго. В аварийных домах опасно было находиться. Заводы, фабрики, школы, детские сады и все предприятия работали без остановки. Горожане спали в раскинутых палатках. Многие не выдерживали напряжения, которое испытывали от стихийного бедствия, - ведь толчки продолжались более трех месяцев. Жители уезжали из Ташкента кто отдохнуть, кто совсем. Уехала и сестра Валентины Ивановны, а она осталась. Воспитателей детского сада осталось мало, многие уволились и уехали. Валентина Ивановна впоследствии говорила: «На меня смотрели столько пар детских глаз. Это меня удержало, и в этом я черпала силы». В Ташкент ехали отряды добровольцев. Был построен новый город: широкие проспекты, жилые районы дарили городу строители Белоруссии, Украины, Грузии, Армении, Франции. Город стали называть Городом Дружбы. А Валентина Ивановна закончила дошкольное отделение педагогического училища и воспитывала своих озорных девчонок и мальчишек. Она работала и мечтала. Дети уйдут в школу, а она пойдет с ними. Для этого ей нужно было получить соответствующее образование. Надо, значит надо! И поступила. К выпуску подготовительной к школе группы, она имела диплом учителя начальных классов и была счастлива. Дети, с которыми она столько пережила, были счастливы вдвойне, их глаза светились неизъяснимой радостью. Валентина Ивановна, которая знала все их слабости и возможности была вместе с ними.
Не так просто было перейти работать из детского сада в школу. Валентина Ивановна должна была пройти через недоумевающие взгляды некоторых окружающих ее людей. Не каждый мог ее понять. Были такие, кто называл ее странной. Но Валентина Ивановна понимала – это нужно ее ребятам. Она назвала их своими навсегда. И, конечно, это нужно было и ей.
Валентина Ивановна вновь продолжила учебу. Теперь уже в институте на филологическом факультете. Да. Она не оставит своих ребят и доведет их до окончания средней школы.
Напряженную учебу в педагогическом институте и работу в школе помогали преодолеть Валентине Ивановне ребята. Отстающих не было. Из 27 человек – 15 хорошистов и 5 отличников, а эта немалая моральная поддержка. Валентина Ивановна видела плоды своей задумки, своей мечты и они окрыляли ее. Несмотря на все трудности, Валентина Ивановна переживала «высоту», которую достигла и знала, что не опустит свою планку, дойдет до цели.
После сдачи государственных экзаменов Валентина Ивановна вышла замуж. Муж, Валерий Васильевич, закончил физико – математический факультет. Он прекрасно ее понимал. Все 27 семиклассников были им родными. Так и учили их до окончания средней школы. После окончания средней школы, почти все их бывшие ученики получили высшее образование, стали врачами, учителями, архитекторами, инженерами и т.д.
«Я прошла трудный путь с этими ребятами, но сколько я пережила, переживаю и буду переживать прекрасных неповторимых мгновений. Они настолько мне родные, все они дети мои. Большую семью я создала. Они не забывают меня, не оставляют в трудные минуты друг друга»- говорила Валентина Ивановна.
Валентина Ивановна сама сложила свою судьбу; она поняла сердцем, что в работе с детьми ее жизнь и счастье. А счастье – это приносить пользу и радость людям.
1) Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. (2) Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. (3) Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, - он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал: - (4) Как вкусно! (5) И он с жадностью ел и все повторял: - (6) Ах, как вкусно! (7) Ты попробуй! (8) Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман» . (9) Я видел счастливого человека, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. (10) К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию. (11) Особенно тяжело было ночью. (12) Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. (13) Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! (14) Какая это подавляющая сила! (15) Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… (16) Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился.
(17) Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где- то за кулисами. (18) Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито… (19) И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. (20) Это общий гипноз. (21) Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто- нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. (22) Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит благополучно. (По А. П. Чехову*) Антон Павлович Чехов (1860 -1904) – русский писатель, общепризнанный классик мировой литературы.
1. Формулировка проблемы исходного текста. Почему каждый счастливый человек должен знать о том, что есть несчастные? Именно эту проблему ставит в своем тексте русский писатель А. П. Чехов. 2. Комментарий к сформулированной проблеме. Повествование ведется от лица рассказчика, который в первом абзаце сообщает о том, как за несколько часов пребывания у брата он внутренне переменился. Автор отмечает: в тот вечер у его брата сбылась заветная мечта – вырастить крыжовник, он был как ребенок, «который наконец получил свою любимую игрушку» , то есть был счастлив. Но, с недоумением замечает автор, «к мыслям о человеческом счастье примешивалось что-то грустное» . Почему же? Да потому, с грустью утверждает А. П. Чехов, что в мире царит «наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых» , полно выродков, пьяниц, лгунов, лицемеров… Объясняя такую несправедливость, рассказчик смиряется, потому что счастливый чувствует себя хорошо, когда несчастный молчит. Что же делать? 3. Отражение позиции автора исходного текста. Рассуждая на этой философской проблемой, автор подводит нас к выводу: каждый счастливый человек должен знать о том, что есть несчастные, потому что «как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других» .
4. Аргументация собственного мнения по проблеме. Соглашаясь в этом с А. П. Чеховым, хочется отметить, что мы должны не только знать о несчастных, но и помогать им, то есть проявлять человеколюбие. В правильности такой точки зрения меня убеждает отечественная литература. Первый аргумент. Вспомним повесть В. Тендрякова «Расплата» . Мне особенно запомнился эпизод с горящим немецким госпиталем. Главный герой Аркадий Кириллович, тогда еще гвардии капитан, стоял и наблюдал за пожаром вместе с толпой. Капитан испытывал чувство радости, потому что он находился под мирным небом, ведь «это была первая ночь в освобожденном Сталинграде» . А рядом с Аркадием Кирилловичем стоял успевший спастись из пламени немец, который съёжился от холода. И главный герой накрыл немца своим полушубком, проявив человеколюбие. Он, будучи счастливым, не забыл и о несчастном. Второй аргумент. Говоря о человеколюбии, невозможно не вспомнить Сашку из одноименной повести В. Кондратьева. Главный герой испытывал огромное чувство радости, когда взял в плен немца, а особенно – когда вел пленного в соседнюю часть на допрос. Но после приказа «пустить немца в расход» главный герой испытывал мучения, медлил: в нем говорило человеколюбие, ведь в тот момент немец был не враг, а просто человек. И время, потраченное Сашкой на раздумья, спасло жизнь немцу: командир передумал и успел отменить приказ. Заключение Жизнь – это череда потерь и приобретений. Одни грустят об утрате, другие радуются приобретениям. Так давайте же для того, чтобы в мире хоть что-то обстояло благополучнее, будем, радуясь за себя, не забывать помогать несчастным! 24 балла
(1)Каждый день перепрыскивали дожди. (2)В конце концов земля так напиталась водой, что не брала в себя больше ни капли влаги. (3)Вот почему, когда образовалась в небе широкая, тёмная прореха и оттуда хлынула обильная, по-летнему тёплая вода, наша тихая мирная речка сразу начала вздуваться и пухнуть. (4)По каждому оврагу, по каждой канаве наперегонки, перепрыгивая через корни деревьев, через камни, мчались ручьи, словно у них была единственная задача – как можно быстрее домчаться до речки и принять посильное участие в её разгуле. (5)Я пошёл вдоль по берегу, не думая ни о чём, любуясь воистину необыкновенным зрелищем. (6)Никогда, при самом дружном таянии самых глубоких снегов, не было на нашей реке такого разлива, такого водополья, как теперь. (7)Высокие ольховые кусты теперь выглядывали из воды одними макушками. (8)До моего слуха стал доноситься однообразный слабенький писк, настолько слабенький, что сначала я хоть и слышал его, но как-то не обращал внимания, как-то он не мог «допищаться» до меня. (9)Может быть, спутывался сначала с писком и щебетанием птиц, а потом уж и выделился, чтобы завладеть вниманием. (10)Сделав несколько шагов по берегу, я прислушался ещё раз и тут увидел у носка моего самому мне показавшегося огромным резинового сапога крохотную ямочку, оставленную некогда коровьим копытом.
(11)В ямке, сбившись в клубочек, барахтались крохотные существа, беспомощные, как все детёныши. (12)Детёныши были величиной со взрослых мышей или, лучше сказать, с кротов, потому что больше походили на них окраской своих мокреньких шубок. (13)Их копошилось штук шесть, причём каждый старался занять верх, так что они вслепую всё время перемешивались клубочком, попирая и топча наиболее слабеньких. (14)Мне захотелось узнать, чьи это детёныши, и я стал оглядываться. (15)Из-за верхушки ольхи, судорожно, непрерывно загребая лапками, чтобы удержаться на одном месте (течение сносило её), глядела на меня своими чёрными бусинками выхухоль. (16)Встретившись со мной глазами, она быстро, испуганно поплыла в сторону, но невидимая связь с коровьим копытцем держала её, как на нитке. (17)Поэтому поплыла выхухоль не вдаль, а по кругу. (18)Она вернулась к ольховому кусту и снова стала глядеть на меня, без устали гребя на одном месте.
(19)Выхухоль держалась на воде метрах в двух от меня, что невероятно для этого крайне осторожного, крайне пугливого зверька. (20)Это был героизм, это было самопожертвование матери, но иначе не могло и быть: ведь детёныши кричали так тревожно и так призывно! (21)Я наконец ушёл, чтобы не мешать матери делать своё извечное дело – спасать своих детей. (22)Поддавшись невольной сентиментальности, я думал о том, что у меня тоже есть дети. (23)Я старался вообразить бедствие, которое по масштабу, по неожиданности, по разгулу и ужасу было бы для нас как этот паводок для бедной семьи зверушек, когда пришлось бы точно так же тащить детей в одно, в другое, в третье место, а они гибли бы в пути от холода и от борьбы за существование, и кричали бы, и звали бы меня, а я не имел бы возможности к ним приблизиться. (24)Перебрав всё, что подсказывало воображение, я остановился на самом страшном человеческом бедствии. (25)Название ему – война. (26)Дождь усиливался с минуты на минуту, он больно сёк меня по лицу и рукам. (27)На землю спустилась чёрная, ненастная ночь. (28)В реке по-прежнему прибывала вода. (29)В небе, выше дождя, превыше ночной темноты, так, что едва доносился звук, неизвестно куда и неизвестно откуда летели птицы, созданные из огня и металла. (30)Если бы они и могли теперь взглянуть со своей высоты на землю и на меня, идущего по ней, то я им показался бы куда мельче, куда микроскопичнее, чем полчаса назад казались мне слепые, озябшие детёныши выхухоли, лежащие на самом краю земли и стихии. (По В. А. Солоухину*) * Владимир Алексеевич Солоухин (1924– 1997) – русский советский писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы» .
Каждая мать любит своих детей, а значит, проблема материнской любви всегда оставалась и будет оставаться актуальной. Именно ее затрагивает В. А. Солоухин в приведенном тексте. Автор видит любовь матери в ее самопожертвовании, желании спасти и уберечь своих детей от опасности. Он приводит в пример самку выхухоли, которая отчаянно борется со стихией, несмотря на то, что сама она является «крайне осторожным, крайне пугливым зверьком» . Солоухин называет этот поступок героизмом, «но иначе не могло и быть: ведь детеныши кричали так тревожно и так призывно!» Автор текста вспоминает своих детей и воображает, какая опасность может сравниться с паводком для детенышей выхухоли. Единственным аналогичным бедствием он находит войну, так что, вероятно, он сочувствует самке и понимает ее чувства. Солоухин считает, что материнская любовь способна на подвиги, если дело касается детей, что мать готова броситься на помощь в самой трудной жизненной ситуации, в этом и заключается позиция автора.
Я полностью согласна с его мнением, ведь любящая мать ради детей всегда готова столкнуться с опасностью, даже если придется поставить под угрозу собственную жизнь. Например, в произведении «Воробей» И. С. Тургенев описывает храбрый поступок воробья, который перегородил путь собаке, заслоняя собой птенца. Воробей весь дрожал от страха, но не отступил перед смертельной опасностью, ведь, по словам автора, «любовь сильнее смерти и страха смерти» . Кроме того, материнская любовь всегда бескорыстна и самозабвенна. Мать жертвует собой, не требуя ничего взамен. В легенде В. Сухомлинского «Крылья матери» гусыня закрывает своими крыльями гусят, защищая их от сильного дождя. Ее крылья изранены, но она не подает виду, успокоенная тем, что её птенцы живы и здоровы. Действительно, нет любви сильнее и самоотверженнее, чем любовь матери. И мы должны это ценить. 24 балла
Еще с раннего утра все небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко
и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже
нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и
учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им
бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села
Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и
оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если
стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и
поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда
бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась
кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому
полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
- В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, - сказал
Буркин, - вы собирались рассказать какую-то историю.
- Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать
рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже
сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван
Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав
хвосты, и смотрели на них с умилением.
- Нам нужно укрыться куда-нибудь, - сказал Буркин.
- Пойдемте к Алехину. Тут близко.
- Пойдемте.
Они свернули в сторону и шли все по скошенному полю, то прямо, то
забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад,
потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес
с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег
стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками.
Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван иваныч и
Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле,
ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к
господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта и из нее валила
пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с
длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на
помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском,
вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза
были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень
обрадовался.
- Пожалуйте, господа, в дом, - сказал он, улыбаясь. - Я сейчас, сию
минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со
сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была
обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху
же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана
Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая
красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
- Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, -
говорил Алехин, входя за ними в переднюю. - Вот не ожидал! Пелагея, -
обратился он к горничной, - дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да
кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется,
с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока
приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла
простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.
- Да, давно я уже не мылся, - говорил он, раздеваясь. - Купальня у
меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то все некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около
него стала коричневой.
- Да, признаюсь... - проговорил Иван иваныч, значительно глядя на его
голову.
- Давно я уже не мылся... - повторил Алехин конфузливо и еще раз
намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем,
широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые
лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался
на другом месте и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. "Ах,
боже мой... - повторял он, наслаждаясь. - Ах, боже мой..." Доплыл до
мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине
плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин оделись и
собрались уходить, а он все плавал и нырял.
- Ах, боже мой... - говорил он. - Ах, господи помилуй.
- Будет вам! - крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли
лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли,
сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил
по гостиной, видимо с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье,
легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко
улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч
приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и
Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго
глядевшие из золотых рам.
- Нас два брата, - начал он, - я, Иван Иваныч, и другой - Николай
Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а
Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец
Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил
нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас
оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле.
Мы, все равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу,
стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное... А вы
знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных
дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот
уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой
брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он все сидел на одном
месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, как в деревню.
И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту
купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть
себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято
говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина
нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша
интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо.
Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от
житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе - это не жизнь, это
эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига.
Человеку нужно три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа,
где на просторе он мог проявить все свойства и особенности свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет
есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему
двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за
воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и
всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную
пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том,
что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, садом, мельницей,
с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы,
фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти
воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые
попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни
одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без
того, чтобы там не было крыжовника.
- Деревенская жизнь имеет свои удобства, - говорил он, бывало. - Сидишь
на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо,
и... и крыжовник растет.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило
одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он
скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все
копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я
кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли
задался человек идеей, то ничго не поделаешь.
Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а
он все читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Все с тою
же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой,
некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились
деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее
положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у
него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала
вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу
душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее
смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал
купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку меду и съел все свои
деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то
на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под
локомотив, и ему отрезало ногу. Несем мы его в приемный покой, кровь льет -
страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все беспокоится:
в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
- Это вы уж из другой оперы, - сказал Буркин.
- После смерти жены, - продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, - брат
мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но
все же в конце концов ошибешься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат
Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин
с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника,
ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что
по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую - костопальный. Но мой
Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника,
посадил и зажил помещиком.
В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и
что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова пустошь,
Гималайское тож. Приехал я в "Гималайское тож" после полудня. Было жарко.
Возле канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, - и не знаешь, как
проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая
собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из
кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что
барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени
покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся
вперед, - того и гляди, хрюкнет в одеяло.
Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то
были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня
показывать свое имение.
- Ну, как ты тут поживаешь? - спросил я.
- Да, ничего, слава богу, живу хорошо.
Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик,
барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся,
полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами и очень обижался, когда
мужики не называли его "ваше высокоблагородие". И о душе своей заботился
солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие
добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих
именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил
полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый
помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в
торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат "ура", и пьяные
кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность
развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч,
который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь
собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно
министр: "Образование необходимо, но для народа оно преждевременно",
"телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и
незаменимы".
- Я знаю народ и умею с ним обращаться, - говорил он. - Меня народ
любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все,
что захочу.
И все это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз
двадцать повторил: "мы дворяне", "я как дворянин"; очевидно, уже не помнил,
что дед наш был мужик, а отец - солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский
в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень
приятной.
Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена
произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером,
когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был
не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех
пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на
крыжовник молча, со слезами, - он не мог говорить от волнения, потом положил
в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец
получил свою любимую игрушку, и сказал:
- Как вкусно!
И он с жадностью ел и все повторял:
- Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, "тьмы истин нам дороже нас
возвышающий обман". Я видел счастливого человека, заветная мечта которого
осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что
хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о
человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь
же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к
отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с
спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к
тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много
довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту
жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых,
кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие,
вранье... Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из
пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко
возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят,
ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат
на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые
страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все
тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума
сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания... И
такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо
только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания
счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого
довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно
напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив,
жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда - болезнь,
бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит
и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и
мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит
благополучно.
- В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, -
продолжал Иван Иваныч, вставая. - Я тоже за обедом и на охоте поучал, как
жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет,
что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной
грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но
надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? -
спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. - Во имя чего ждать, я вас
спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая
идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит?
Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный
порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том,
что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам
или затянет илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через
него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать,
когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало
невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь
смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как
счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не
гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно,
раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не
могу спать... Ах, если б я был молод!
Иван Иваныч прошелся в волнении из угла в угол и повторил:
- Если б я был молод!
Он вдруг подошел к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
- Павел Константиныч! - проговорил он умоляющим голосом. - Не
успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не
уставайте делать добро! Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть
смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то
более разумном и великом. Делайте добро!
И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто
просил лично для себя.
Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали.
Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из
золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми,
слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно.
Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то,
что они сидели в гостиной, где все - и люстра в чехле, и кресла, и ковры под
ногами - говорило, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые
люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила
красивая Пелагея, - это было лучше всяких рассказов.
Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем
часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не
стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли,
справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал;
гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело
прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали...
- Однако пора спать, - сказал Буркин, поднимаясь. - Позвольте пожелать
вам спокойной ночи.
Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим
отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с
резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их
постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно
пахло свежим бельем.
Иван иваныч молча разделся и лег.
- Господи, прости нас грешных! - проговорил он и укрылся с головой.
От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и
Буркин долго не спал и все никак не мог понять, откуда этот тяжелый запах.
Дождь стучал в окна всю ночь.
А. П. Чехов – один из замечательных мастеров художественного слова. Его произведение воспитывает в нас трепетное отношение к человеку.
Затронутая автором проблема актуальна во все времена. Чтобы привлечь внимание читателей к данной проблеме, автор повествует о том, что Николай Иваныч, увидя крыжовник, очень обрадовался, как будто получил "свою любимую игрушку ". А. П. Чехов отмечает, что герой-рассказчик Говорит о том, что, помимо счастливых людей, есть немало и несчастных, хотя первым абсолютно неинтересно, как живут люди, у которых сложилось не все так сладко, как у них.
Автор подводит читателя к мысли о том, что возле каждого счастливого человека должен стоять кто – нибудь с молоточком и напоминать стуком, что вокруг есть и несчастные люди, на месте которых может оказаться любой счастливый человек.
Особенно остро это проблема поставлена в поэме Н. Н. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо ". Однако, с точки зрения современного читателя, в ней нет ни одного по – настоящему счастливого человека, хотя немало героев претендуют на это. И вряд ли можно согласиться с поэтом, что революционер Гриша Добросклонов, признанный, по мнению народа, счастливцем, может быть таковым в полном смысле этого слова.
Этот текст ещё раз убеждает меня в том, что нужно замечать тех людей, которые находятся вокруг нас.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2017-07-03
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям. Спасибо за внимание.
.
Полезный материал по теме
