ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО И ЖУРНАЛ «ЯСНАЯ ПОЛЯНА».

По собственному признанию Толстого, он впервые начал занятия с крестьянскими детьми в 1849 году. «Я завел школу с 1849 года», пишет он в статье «Проект общего плана устройства народных училищ» и прибавляет, что школа носила совершенно частный характер, официальное существование ее не было никак оформлено. Н. Н. Гусев допускает возможность небольшой хронологической ошибки в этих словах Толстого и относит начало его занятий с крестьянскими детьми не к 1849 г., а к 1847-1848 гг., когда Толстой вообще занимался в Ясной поляне благотворительной деятельностью среди крестьян.

Об этой первой школе, устроенной Толстым, у нас нет почти никаких сведений. Мы знаем лишь, что Толстой работал в ней не один. Панкратов, автор статьи «Толстой – школьный учитель», приводит в ней воспоминания ученика ранней Толстовской школы – Ермила Базыкина, который учился грамоте у некоего Фоки Демидовича. Об этом Фоке Демидовиче, как учителе Яснополянской школы в 1849 г., упоминает и В. С. Морозов, называя его старым дворовым.

Отъезд в Москву и затем на Кавказ и поступление на военную службу прервали школьную деятельность Толстого, и только значительно позднее, в конце своего заграничного путешествия, 23 июля 1857 г. он записал в дневнике: «Главное, сильно, явно пришло мне в голову – завести у себя школу в деревне для всего околотка и целая деятельности в этом роде».

В этих словах Толстого ясно чувствуется отголосок общественного оживления, особенно ярко проявившегося в начале царствования Александра II именно в области народного образования. С другой стороны, эти педагогические начинания Толстого в значительной мере связаны с его разочарованием в литературной деятельности. Об этом разочаровании в литературе вообще и о своем намерении отказаться навсегда от литературной деятельности он неоднократно упоминает в своих письмах к друзьям: Фету, Боткину, Дружинину и др. В письме к Б. Н. Чичерину от 1 марта 1860 г. Толстой, отвечая Чичерину на его последнее письмо, в котором он уговаривал Толстого не «зарываться» в деревне и не прерывать своей связи с литературой, Толстой писал: «В наши годы, когда уж не одним путем мысли, а всем существом, всей жизнью дошел до сознания бесполезности и невозможности отыскиванья наслаждений, когда почувствуешь, что то, что казалось мукой, сделалось единственной сущностью жизни – труд, работа, тогда неуместны и невозможны искания, тоски, недовольства собой, сожаления и т. п. атрибуты молодости; не скажу: нужно работать, а нельзя не работать, ту работу, которой плоды в состоянии видеть настолько вперед, чтобы вполне отдаваться работе. Кто пахать землю, кто учить молодежь быть честной и т. д. Самообольщение же так называемых художников, которое ты, льщу себя надеждой, допускаешь только из дружбы к приятелю (не понимая его), обольщенье это для того, кто ему поддается, есть мерзейшая подлость и ложь. Всю жизнь ничего не делать и эксплуатировать труд и лучшие блага чужие, за то чтобы потом воспроизводить их – скверно, ничтожно, может быть, есть уродство и пакость, которой я слишком много видел вокруг себя мерзких примеров, чтобы не ужаснуться, и которой ты, обдумав дело и любя меня, не можешь допустить. Что же я делаю? – спросишь ты. – Ничего особенного, выдуманного, делаю дело, которое мне также естественно, как дышать воздухом, и вместе такое, с высоты которого, признаюсь, я часто с преступной гордостью люблю смотреть на vous аutres. Ты полюбишь и поймешь это дело, но рассказать его нельзя, а приезжай, окончив свои странствования, в Ясную поляну, и скажи тогда по правде, не позавидуешь ли мне, увидя то, что я сделал, и то спокойствие, с которым я делаю».

Этот отход от литературы был для Толстого не легок, о чем он сам свидетельствует как в этом, так и в предшествующем письме к Чичерину (от конца 1859 г.); но образовавшуюся пустоту он сумел заполнить, перейдя от художественной деятельности, которая не давала ему внутреннего удовлетворения, к деятельности педагогической, которая удовлетворяла его моральному чувству, давая его деятельности новый смысл, в виде живой и плодотворной работы в области народного образования – в сельской школе.

Занятия в Яснополянской школе, по словам В. С. Морозова, начались «ранней осенью» 1859 г., т. е. «после Покрова» (1 октября), когда в деревнях обыкновенно заканчиваются сельско-хозяйственные работы. Тот же Морозов, один из любимейших учеников Толстого, оставивший интересные воспоминания о нем, очень подробно рассказывает о жизни Яснополянской школы, начиная с первого момента ее открытия; эти воспоминания чрезвычайно ценны для ознакомления с деятельностью Толстого, как народного учителя, всецело увлеченного своей работой.

В письме к И. П. Борисову от 15 февраля 1860 г. Толстой пишет: «Я доживаю зиму хорошо. Занятий пропасть и занятия хорошие, не то что писать повести» (ГТМ). В последних словах чувствуется некоторый иронический отголосок; но без всякой иронии пишет Толстой о своем разрыве с художественным творчеством и с переходом к педагогической, деятельности, в письме к А. В. Дружинину от 14 апреля 1860 г.: «Про себя могу сказать, что мне хорошо. Сначала было тяжело разорвать связь с литературой, задавить в себе честолюбивые потребности высказываться, но теперь, например, всё вокруг меня стало гораздо яснее, проще и ближе ко мне, чем было. Главное – проще. И вы не поверите, как это отрадно. Ногам тяжелее, но прочнее стоишь на земле. Дело не так красиво и свободно, но прочнее и ощутительнее».

Занятия в Яснополянской школе настолько заинтересовали и увлекли Толстого, что у него явилась мысль расширить круг своей деятельности и объем работы. Не доверяя деятельности правительства в деле народного образования, Толстой считал необходимым привлечь к этой деятельности частных лиц, сочувствующих народному образованию и понимающих его значение. Он решил обратиться к знакомому ему и влиятельному в высоких кругах лицу, Егору Петровичу Ковалевскому, брату министра народного просвещения Евграфа Петровича Ковалевского, с тем, чтобы при его содействии осуществить свой проект создания особого общества, способствующего развитию народного образования. 12 марта 1860 г. он писал Ковалевскому:

«Вы, может быть, помните, любезный Егор Петрович, что я уж 3-й год живу в деревне и занимаюсь хозяйством. Нынешний год (с осени), кроме хозяйства, я занимаюсь еще школой для мальчиков, девочек и больших, которую я завел для всех желающих. У меня набралось около 50 учеников и всё прибавляются. Успехи учеников и успех школы во мнении народа неожиданны. Но всего не расскажешь, как и почему; надо или книгу написать или самому посмотреть. Дело вот в чем… Насущнейшая потребность Русского народа есть народное образование. Образования этого нет. Оно еще не начиналось и никогда не начнется, ежели правительство будет заведывать им… Чтобы народное образование пошло, нужно, чтобы оно было передано в руки общества… Вопрос может быть только в том, существует ли потребность образовывать и образовываться. Для меня это вопрос решенный. Полгода моей школы породили три таких же в околодке, и везде успех был одинаковый. Дело вот в чем: что скажет правительство, ежели ему представят следующий проект:

«Общество народного образования (или более скромное название) имеет целью распространение образования в народе. Средства общества будут состоять из взноса членов по 100 или % рублей, из платы учеников (где это возможно), из выручек за издания Общества и из пожертвований. Действия Общества будут состоять:

1) В издании журнала, состоящего из отдела собственно педагогического (о законах и способах первоначального преподавания), отдела первоначальных руководств для учителей и чтений для учеников, и отдела сведений о действиях Общества.

2) В учреждении школ в тех местах, где их нет и где чувствуется в них потребность.

3) В составлении курса преподавания, в назначении учителей, в надзоре за преподаванием, за хозяйственным учетом, вообще за управлением таких школ.

4) В надзоре за преподаванием в тех школах, где учредители того пожелают.

«До сих пор общество составляю я один. Но говорю вам без фразы, что, возможно будет или нет такое общество, я положу всё, что могу, и все мои силы на исполнение этой программы… Ежели бы я знал наверно, что правительство разрешит это общество, то я бы поработал серьезнее над составлением самого проекта и подал бы его от другого лица. Есть в Туле директор гимназии Гаярин (ваш брат его знает), замечательный человек, которому я нонче сказал о моем намерении. Я надеюсь, что он не отказался бы подать от себя. Во всяком случае, у вас дело в хороших руках… Кроме школы у себя, у брата, я готовлю большую статью о педагогии, которая не будет годиться в проект для правительства. Позволят или нет, а я хоть один, а всё буду составлять тайное общество народного образования. Нет, без шуток, ежели бы общество оказалось невозможным, то я всё-таки намерен издавать журнал, о котором пишу в проекте общества. Посондируйте почву и об этом напишите пожалуйста. Разрешат ли журнал с моим именем, как редактора? И как, в какой форме, кому нужно подать об этом, и что такое? Как мне ни нужно теперь быть здесь, я бы приехал в Петербург, ежели для успеха дела мое присутствие могло бы быть необходимо». (Б, І, стр. 218-220.)

Педагогическая работа и связанные с нею мысли и наблюдения вызвали в Толстом желание лично познакомиться с школьной практикой передовых европейских стран. Его заграничная поездка была ускорена тем, что его любимый брат Николай Николаевич, давно болевший чахоткой, должен был, по совету врачей, уехать для лечения в заграничный курорт. Уезжая из Ясной поляны, Толстой поручил ведение школьных занятий Петру Васильевичу Морозову и Владимиру Александровичу, из которых последний занимался с учениками математикой, а первый вел все прочие предметы преподавания.

2 июля 1860 г. Толстой сел на пароход, отправлявшийся из Петербурга в Штетин. 11 апреля 1861 г. он вернулся на родину. Во время своего девятимесячного пребывания за границей Толстой преимущественно интересовался жизнью народных школ в Германии, Франции, Швейцарии, Англии и Бельгии, – и эти наблюдения отразились в записях его дневника, которые, при всей своей лаконичности, представляют весьма ценный материал, так как в некоторых записях мы находим первые ростки многих педагогических идей Толстого.

Толстой уехал в Германию в качестве искреннего поклонника Ауэрбаха, его деревенских рассказов, а в особенности его романа «Новая жизнь». «Этому писателю, – говорил он Евг. Скайлеру в 1868 году, – я был обязан, что открыл школу для моих крестьян и заинтересовался народным образованием». Незадолго до отъезда, 25 мая, Толстой отметил в дневнике: «Читал Ауэрбаха». Это чтение навело его на серьезные вопросы и вероятно под их влиянием, 26 мая, в дневнике появляется такая запись: «Странная религия моя и религия нашего времени, религия прогресса. Кто сказал одному человеку, что прогресс хорошо? Это только отсутствие верования и потребность сознанной деятельности, облеченная в верование. Человеку нужен порыв, – Spannung – да». Несомненно, к этой дневниковой записи восходят некоторые основные положения статьи Толстого, увидевшие свет только в декабрьской книжке «Ясной Поляны» – «Прогресс и определение образования».

Приводим отрывки из Дневника, внесенные Толстым во время его пребывания за границей и относящиеся к области его педагогических интересов:

17 июня. Был в школе. Ужасно. Молитва за короля, побои, все наизусть, испуганные, изуродованные дети.

19 июня. Читал историю педагогии. Лютер велик… Вчера же был у Американского пастора – о школах. Все от правительства и убили своими достоинствами всю частную конкуренцию. Преподавание религии – одна библия, без толкований и сокращений.

5 августа. «Montaigne первый ясно выразил мысль о свободе воспитания. В воспитании опять – главное: равенство и свобода».

11 августа. Знакомство с молодым школьным учителем, которого занимает вопрос, по двум или по одной линейке писать. Старый рутенер.

16 августа. Мысль о опытной педагогике привела меня в волнение, но не удержался, сообщил и ослабил ее.

Строки о календарях и народной литературе, различные экскурсы в историю педагогики, мысли о том, что единственный метод образования есть опыт, а единственный критериум его есть свобода» – легко вводят нас в программную статью «О народном образовании», открывающую первую книжку «Ясной поляны», в круг размышлений и наблюдений, которые закреплены записями дневника.

Смерть брата Николая, скончавшегося на руках Толстого 20 сентября (2 октября) 1860 г., не ослабила в нем интереса к педагогическим вопросам. Через месяц, 13 (25) октября, он записывает в Дневнике: «В Женеве Collège. Под диктовку историю, и один складывает. Пьяный учитель. Изуродованные дети в salle d’asile… Marseille, школы, не в школах, а в журналах и кафе». Последние десять слов через год развернулись в одни из самых интересных страниц программной статьи, где, со ссылкой на Марсельские впечатления, доказывается, что «везде главная часть образования народа приобретается не из школы, а из жизни».

После долгого перерыва, по приезде Толстого в Германию, в Веймаре 1 (13) апреля 1861 г., в Дневнике его начинается ряд новых записей, в которых он вносит свои наблюдения над немецкими школами и немецкими педагогами:

«…Пошел в Kinder Arbeit Garten – хорошо для города, но тот же коммунизм. К Langhart’y. Ограниченный учитель администратор. Его мысль: «Reform – die Schule mit dem Leben verbinden». Fröbst недоволен Langhart’ом: может, но не имеет энергии понять меня… Думаю переделать педагогические сочинения, разделив на asile, школу частную и жизнь».

На другой день, 2 (14) апреля: «Разбудил меня Келлер, в котором я, кажется, сделал находку, потом Langhart и Fröbst. С Fröbst’oм говорил о определении школы. Воспитание и ученье. Вот ответ, из которого я легко выбил его. Примешивание erziehliches Element сделало школу деспотичною… Пошли с Fröbst’ом и Кунцем в бельведер, опять разговор о воспитании и учении».

Теоретический спор, из которого впоследствии выросла статья «Воспитание и образование», продолжался и 3 (15) апреля. Среди целого ряда новых лиц, которые – очевидно, в связи с этим спором – названы в записи 3 (15) апреля, останавливает на себе внимание имя жены Стóя. Судя по письму Толстого к С. А. Рачинскому от 7 августа 1862 г., с самим Стóем, учредителем и руководителем опытного учебного заведения в Иене, Толстому не удалось познакомиться, но школа Стóя показалась ему «самым интересным и главное единственным почти живым заведением из всех немецких школ». Вероятно, впечатления от школы Стóя содействовали появлению у Толстого более спокойного взгляда на германское образование в целом, при всей резкости отзывов об отдельных его работниках. Вот что записал он в Дневник 15 апреля: «Воспитание и образование не разрешаю, но спокойнее смотрю на Германское образование… Стóя жена ерыга, его писанье ловкая болтовня и дерзкая. Ценкер пьяная грубая скотина, одобряющая палку. Шефер математик характером – тип. Thibout и Elkund Zeis и с ним беседы о педагогии. Мы начинаем с начала на своих основаниях. Книги Ценкера и Стóя. Германия одна выработала педагогию из философии. Реформация философии. Англия, Франция, Америка подражали».

4 (16) апреля (Веймар): «Schullehrerseminar. Прекрасно. Rechnen палочками и с переводом в числа. – География с порученьями измерения. (Язык нехорош, с напрасным трудом определения определенного)… Вечер опять тревога мыслей о воспитании, так же как и дорогой, и объясняется только ограничиваясь . 1-е ограничение – Воспитание прочь – одно ученье, второе (по случаю чтения кухонной химии) – Практическое преподавание науки есть первая и последняя ступень – задача школы есть не die Wissenschaft beibringen, a die Achtung und die Idee der Wissenschaft beibringen. С этим заснул покойно».

5 (17) апреля: «В Kindergarten. Геометрическое рисованье и плетенье – пустяки. Законы развития ребенка неуловимы. – Они учат наизусть, где только не по ихнему, а ихнее не поймаешь. Рисует палки, а ему смутно представляется круг. И приучить к последовательности нельзя тогда, когда всё ново. Последовательность есть сила отрицанья всего не того, чем хочешь быть занят. Бидерман не глуп, но ученый и литератор, которого часть уже сидит в книге его, а не в нем. Я кроме «Детства» еще весь в себе, и потому я так свободно сверху смотрю на них. – Потом Фрёбст и Келлер с его матерью. Увидав ее, я понял, что ответственность я на себя беру, увозя его».

22 апреля Толстого навестил знаменитый немецкий педагог Дистервег, и в Дневнике это посещение отмечено так: «Дистервег. – Умен, но холоден и не хочет верить и огорчен, что можно быть либеральнее и итти дальше его. – Воспитание кладет задачей».

Переписка Толстого за время его второй заграничной поездки тоже свидетельствует о том исключительно-большом месте, которое занимали в это время в его жизни педагогические интересы. Он не только усиленно изучает ученую и учебную литературу по педагогическим вопросам, но, очевидно, подбирает соответствующую библиотеку и хлопочет о доставке книг в Россию. Во избежание цензурно-таможенных препятствий, он адресует книги на имя министра народного просвещения Евг. Петр. Ковалевского. «Любезное позволение Ваше, – пишет Толстой ему из Лондона 10 апреля 1861 г. – адресовать из Нью-Йорка школьные книги на Ваше имя дает мне смелость при отсылке книг теперь из Франции и Англии поступить таким же образом».

В сношениях с заграничными книгопродавцами, при самой отправке книг в Россию, Толстому часто помогает Б. Н. Чичерин. Помогает ему и кн. М. А. Дондуков-Корсаков с семьей. 11 / 23 апреля 1861г. он пишет Толстому из Брюсселя большое письмо со справками о народных школах Бельгии и сообщает, что ждет азбуки, которые должен ему доставить книгопродавец Классен для того, чтобы рассмотреть их все и послать то, что сочтет интересным для Толстого. Две английские книги от Классена и одна толстая от Трюбнера уже отправлены в Петербург «на имя министра Ковалевского». По тому же адресу будут отправлены, когда будут готовы, отлитые буквы, заказанные Толстым, – очевидно, для преподавания азбуки (АТБ). Но в письме от 26 мая, уже из России, Дондуков-Корсаков сообщал Толстому; «…писал я вам из Висбадена прямо в Тулу и оттуда в Ясны поляны, уведомляя, что Ваши портретные карточки и отлитые буквы Вашей выдумки отправились в деревню Аделаиды Николаевны, которая вместе с Ольгой выехала из-за границы прежде нас, полагая, что тем ускорю желание Ваше на счет получения этих вещей». (АТБ) Заграничное путешествие дало Толстому много интересных впечатлений, но оно было омрачено тяжелой болезнью его брата Николая, который вскоре и умер на руках Толстого в Гиере, в южной Франции. Эта смерть тяжело поразила Толстого и на некоторое время совершенно выбила его из колеи. Но он не поддался унынию и сумел найти для себя выход в серьезной работе, именно, в работе над педагогическими и общественно-педагогическими вопросами: в Гиере он написал статью «О народном образовании», легшую в основу его дальнейших педагогических статей. Он не забывает и о школьной работе в Ясной поляне: в письме к гр. А. А. Толстой от 6 декабря 1860 г., говоря о впечатлении, произведенном на него смертью брата, он пишет: «Вы знаете, верно, мое занятие школами с прошлого года. Совершенно искренно могу сказать, что это теперь один интерес, который привязывает меня к жизни» (ПТ, стр. 146). Позднее, 7 августа 1862 г. он писал ей же: «Вы знаете, что такое было для меня школа с тех пор, как я открыл ее. Это была вся моя жизнь, это был мой монастырь, церковь, в которую я спасался и спасся от всех тревог, сомнений и искушений жизни» (ПТ, стр. 164).

Характерна также и следующая заметка в Записной книжке Толстого, помеченная – «Брюссель 16 (28) марта: Прошедшее мутит меня, не дает итти свободно вперед, а для новой жизни как будто мало впереди, мало надежды… Цель одна – образование народа. Одна моя вера к[оторая], смутно чувствую, привязала меня к делу воспитания».

12 (24) апреля 1861 г. Толстой вернулся на родину. Он провел полторы недели в Петербурге, главным образом для того, чтобы хлопотать о разрешении задуманного им педагогического журнала. Мысль об издании специального педагогического журнала зародилась у Толстого значительно ранее его заграничного путешествия, вероятно, в конце зимы или в начале весны 1860 года. В указанном выше письме к Егору Петр. Ковалевскому он упоминает, между прочим, об этом намерении, прося его содействия для получения соответствующего разрешения. Об этом намерении Толстой писал и Б. Н. Чичерину в письме от 5 апреля: «Я думал еще зимним путем ехать в Тамбов, но случились новые затеи: план об издании журнала, переписка и ожидание ответа».

Мысль об издании журнала настолько заинтересовала Толстого, что он неоднократно возвращается к ней в своем дневнике. Об этих планах он сообщал некоторым лицам, как например, знакомым ему тульским педагогам (Гаярин, Марков и др.), которых он намеревался привлечь в число своих сотрудников. 6 мая 1861 г. он записал в Дневнике: «Поехал в Тулу …Марков отказался от соредакторства в журнале». 9 мая: «Господа из гимназии. Совещание. Я их пригласил в журнал».

20 апреля 1861 г. Толстой подал прошение на имя министра народного просвещения, с приложением программы журнала и перечислением состава ближайших сотрудников. Личное обращение к министру, а также и содействие некоторых влиятельных лиц ускорило течение дела, и 16 мая Толстой получил разрешение на издание.

Почти одновременно с получением разрешения на издание журнала, Толстой подал официальное прошение об открытии Ясно-полянской школы. 12 мая он записал в Дневнике: «Подал прошение о школе. Я – приходской учитель». Таким образом было оформлено существование Яснополянской школы, носившей до сих пор чисто-частный характер. 14 мая он писал гр. А. А. Толстой из Ясной поляны, где он «был так занят, что только теперь» начинает «опоминаться». «Занят я был, – пишет он, – во-первых, делами, во-вторых, школой, которую надо было с самого начала поставить на новую, лучшую ногу, в 3-х меня назначили мировым посредником, и я не почел себя вправе отказаться. Так что теперь я, после годовой свободы, не без удовольствия чувствую на себе 1) хозяйственный, 2) школьный, 3) журнальный и 4) посреднический хомуты, которые, не знаю хорошо или дурно, но усердно и упорно я намерен тянуть, насколько хватит жизни и силы».

«Посреднический хомут» – должность мирового посредника 4 участка Крапивенского уезда Тульской губ., в которой Толстой был официально утвержден Сенатом 23 июня 1861 г. Забота о школах для крестьян, только что вышедших из крепостной зависимости, входила в число его прямых обязанностей. Он отдался этой заботе с увлечением, и школьная деятельность заняла у Толстого-посредника огромное место. Она служила ему некоторым утешением в тех неприятностях, которые в изобилии причиняли ему враждебно настроенные дворяне-крепостники. 26 января 1862 г., незадолго до того, как подать в отставку от должности мирового посредника (он сделал это 2 февраля, сдав должность старшему кандидату), Толстой писал В. П. Боткину: «Я попал в Мировые посредники совершенно неожиданно и несмотря на то, что вел дело самым хладнокровным и совестливым образом, заслужил страшное негодование дворян. Меня и бить хотят, и под суд подвести, но ни то, ни другое не удается. Я жду только того, чтобы они поугомонились, и тогда сам выйду в отставку. Существенное для меня сделано. В моем участке на 9000 душ в нынешнюю осень возникли 21 школа – возникли совершенно свободно и устоят, несмотря ни на какие превратности».

Определить точное количество школ, открытых в участке Толстого, – задача очень трудная, чтоб не сказать – невозможная. Официальными сведениями по этому вопросу мы почти не располагаем. Они сводятся к следующему.

Прежде всего – три официальных представления Толстого, сделанные по должности мирового посредника в Губернское по крестьянским делам присутствие. В одном, от 29 ноября 1861 г., за № 392, Толстой сообщал по начальству, что во вверенном ему участке изъявили желание открыть училища «волостные общества крестьян волостей: Головлинской, Ламинцовской, Трасненской, Богучаровской и Головеньковской и сельские общества: Ясеньковское, Колпенское, Бабуринское, Подосинковское, Плехановское, Кочанское и Сатинское». В другом, от 12 декабря 1861 г., зa № 399, Толстой сообщал, что открыли училища крестьянские общества: волостные – Головеньковское, Трасненское, Ламинцевское, Богучарское, Кобелевское и сельское – Ясенковское, Бабуринское. В третьем, от 21 февраля 1862 г. за № 36, Толстой уведомлял, что в его участке открыли училища сельские общества – Колпенское, Городненское и Плехановское».

Затем мы имеем официальные сведения, напечатанные в органе Тульского епархиального начальства. С первого номера «Тульских епархиальных ведомостей» за 1862 г. стали печататься сухие перечневые сводки под заглавием: «Извлечение из ежемесячных донесений о приходских школах по Тульской епархии за июль, август и сентябрь 1861 года». Затем, начиная с № 7, заглавие было изменено: «Ведомость о состоянии приходских школ Тульской епархии к 1 января 1862 года, с показанием, кем открыты школы и где помещаются». В № 9, от 1 мая 1862 г. под этим последним заглавием, в подотделе, специально посвященном Крапивенскому уезду, читаем:

«204) В с. Тросне диаконом Румянцевым в его доме 14 м.; в сельце Житовке (18 м.) и д. Солове (20 м.) мировым посредником графом Толстым в крестьянских домах; всего в 3 шк.: 52 м.

205) В приходе села Головенек , в сельце Кривцове посредником граф. Толстым в крестьянском доме 40 м.

206) В приходе села Качаков , в сельцах: Ясенках (12 м.), Бабурине (17 м.), Ясной Поляне (28 м. 2 д.) посредником граф. Толстым; первые две школы в крестьянск. домах, последняя в доме графа; всего в 3 шк.: 57 м. 2 д.

207) В с. Ломиносове посредником гр. Толстым в доме г. Кривцова: 40 м. 2 д.

В школах, открытых гр. Толстым, наставниками большею частью университанты, но закон божий преподается или приходскими священниками, или светскими лицами под их наблюдением».

Нетрудно убедиться, что сведения «Епархиальных ведомостей» явно не достаточны и не согласуются с официальными сообщениями Толстого. Если мы обратимся к другим данным, не официального характера, то тоже сразу встретимся с противоречиями, бросающимися в глаза. Причина противоречий прежде всего, конечно, в разновременности производившихся подсчетов, a затем, без сомнения, и в том, что иной раз учитывалась, как школа, группа деревенских ребятишек, более или менее регулярно собирающихся для обучения грамоте в доме помещицы или в сторожке церковного причетника, а в другой раз подобные мелкие частные школы во внимание не принимались. В конце статьи «О значении описаний школ и народных книг» («Ясная поляна», январь) Толстой говорит о двадцати школах своего участка и обещает в следующем номере представить историю их возникновения. Действительно, в статье следующего номера под заглавием «О свободном возникновении и развитии школ в народе» Толстой подробно рассказывает о школах своего участка, но несколько раз определяет общее число не в двадцать, а в двадцать три. В то же время, если счесть количество школ, названных им в тексте статьи по имени, то получится меньше двадцати, а если принять за школы и прибавить сюда безымянные пункты – в роде «купца», который нанял учителя и обучает не только своих детей, но и приходящих, или в роде «писаря», который между делом учит ребят, – получится больше двадцати трех. В только что цитированном письме к В. П. Боткину Толстой говорит о двадцати одной школе своего участка. С другой стороны, Толстой в первом отношении в Губернское правление не упоминает всех училищ, поименованных в статье, а во втором приводит названия двух школ, в статье пропущенных.

Сообщение одного из учителей, Альфонса Эрленвейна, под заглавием «Бабуринская школа» («Ясная поляна», февраль) тоже не дает точно установленного числа школ. «Около нас, – пишет он, – 14, 15 селений со школами, да еще 5 изъявили желание иметь их и вот ждут несколько месяцев учителей».

Толстой открывал школы на основании выработанного им самим устава. Подлинный текст его, посланный Толстым в Губернское по крестьянским делам присутствие при отношении от 12 ноября 1861 г. № 373, в настоящее время, повидимому, надо считать погибшим, и мы можем судить об этом уставе лишь по печатным источникам. К ним относится, во-первых текст устава, воспроизведенный в только что названной публикации Д. Успенского, во-вторых, «Правила для сельских и волостных школ», приведенные в статье Эрленвейна, под заглавием «Бабуринская школа», и, наконец, краткая характеристика устава в письме Толстого к Б. Н. Чичерину от 28 октября 1861 г. Вот что Толстой пишет Чичерину: «В участке, где я посредником, весьма быстро приняли устав для школ, предложенный мною. Устав основан на откупе, на который я беру школы, и на плате 50 к. в месяц с ученика без различия волости, сословия и уезда… – Положение учителей следующее: я отвечаю за minimum 150 р. с. жалования; ежели же учитель хочет взять содержание школы на себя, тогда условия выгодные, это зависит от него. Тем более, что успех зависит от него, и самый успех, популярность, может дать порядочное вознаграждение, потому что в каждом округе, где бывает до 30 учеников, может быть 50 и более, что составит 25 р. в месяц».

Текст школьного устава, посланный Толстым по начальству, воспроизведен Д. Успенским в следующем виде:

«Устав сельских школ.

1. Для первоначального устройства школы общество делает сбор от 10 до 25 коп. серебр. с тягла.

2. За право учения каждого мальчика или девочки назначается плата 80 коп. сер. в месяц.

3. Плата за учение вносится в первую половину месяца.

4. Родители могут отдавать детей на месяц и более, но никак не менее одного месяца.

5. Родители, желающие отдать детей на год, платят в год 4 1 / 2 р. серебром или 1 1 / 2 руб. в треть.

6. Дети учатся Закону Божию, правильно писать и читать гражданскую и церковную печать, считать на цыфрах и на счетах, линейному рисованию и церковному пению – там, где учитель будет иметь необходимые для того познания, или священнослужители пожелают принять на себя эту обязанность.

7. Преподавание Закона Божия поручается местному священнику бесплатно, по распоряжению епархиального начальства, или за вознаграждение, какое назначит само общество.

8. Ежели в обществе 10 человек взрослых изъявят желание учиться, то два раза в неделю по вечерам в школе будет преподавание Закона Божия, объяснение вопросов, которые будут делать учащиеся, и вообще чтение.

9. Плата, как общественного сбора, так и учеников, вносится учителю.

10. Учитель все расходы по содержанию школы принимает на себя, исключая постройки и отопления».

Надо полагать, что на волостных и сельских собраниях этот устав подвергался некоторым изменениям, не только внешнего характера, например, при записи в шнуровую книгу сельского старосты, желавшего блеснуть изысканным деловым языком, но и по существу. Пример тому – правила, приведенные в статье Эрленвейна. Они представляют несомненную копию устава, напечатанного Успенским, но в то же время несколько разнятся от него. Есть отличия чисто внешние, в роде того, что в пункте 7 вместо: «по распоряжению епархиального начальства» у Эрленвейна напечатано: «по распоряжению консистории». Но есть отмены более серьезные: в пункте 2 ежемесячная плата за учение определена у Эрленвейна не в 80, а в 50 к. Пункт 8, соответствующий пункту 9 текста Успенского, изложен гораздо подробнее: «Деньги за учение вносятся учителю. Деньги же общественных сборов передаются учителю по мере надобности; в случае же требования учителем выдачи большей части сбора вперед, выдача эта делается по приговору общества». Пункт 10 у Эрленвейна, говорящий о праве общества «определить на десять платящих учеников двух неплатящих из детей бедных родителей, по приговору»,– совсем отсутствует в тексте Успенского. Пункт 11 у Эрленвейна, соответствующий пункту 8 текста устава у Успенского, изложен гораздо короче, без всякого указания на характер предполагаемых занятий со взрослыми. Очевидно, что вопросы материального обеспечения будущих школ подвергались особенно подробному и оживленному обсуждению, и что именно эти вопросы вызвали те изменения, которые были внесены в первоначальный проект устава.

С кем же работал Толстой и в первые годы существования Яснополянской школы, и позднее, когда, по должности мирового посредника, он стал во главе школьного дела своего участка?

7 августа 1862 г., отвечая на запрос С. А. Рачинского, Толстой писал: «Учителя в школах все студенты. Все бывшие семинаристы (их было у меня шесть) не выдерживают больше года, запивают или зафранчиваются. Главное условие, по моему, необходимое для сельского учителя, это уважение к той среде, из которой его ученики; другое условие – сознание всей важности, ответственности, которую берет на себя воспитатель. Ни того, ни другого не найдешь вне нашего образования (университетского и т. п.). Как ни много недостатков в этом образовании, это выкупает их. Ежели же этого нет, то уж лучше всего учитель мужик, дьячок и т. п., тот так тожественен в взгляде на жизнь, в верованиях, привычках с детьми, с которыми имеет дело, что он невольно не воспитывает, а только учит. Или учитель совершенно свободный и уважающий свободу другого, или машина, посредством которой выучивают чему там нужно».

В раннюю пору существования Яснополянской школы Толстому несомненно приходилось довольствоваться «машиной». Такой «машиной» в чистом ее виде был уже упомянутый выше Фока Демидович, старый дворовый, по словам В. С. Морозова, обучавший в школе Толстого в 1849 г. Такой же «машиной», конечно, был Владимир Акимович, ставший потом, при содействии Толстого, священником в селе Монанки. Такой же «машиной», только не совсем исправной, попорченной, был и Владимир Александрович, один из тех пяти или шести учителей, которые, по свидетельству В. С. Морозова, работали в Яснополянской школе «на третью зиму» после ее возобновления в 1859 году. «Кажется, отставной солдат, – вспоминает Морозов. – Как он попал в наше стадо, бог его знает! Кажется, Лев Николаевич был тогда в отъезде, и Вл. Александ. заменял его по арифметике. Быть может, просил должность, кусок хлеба. Характера был крутого. Он спрашивал с нас то, чего сам не понимал. Он задавал нам задачи, которые не мог решать. С досады за свое непонимание срывал зло с наших щек ладонью или линейкой. С таким учителем мы делались тупей. Он не столько давал духовной пищи, сколько заглушал ее в нас. Но бог дал, он скоро был уволен без нашего доноса».

К тому моменту, когда фактически началось издание «Ясной поляны», т. е. к февралю 1862 г., большинство учителей в Толстовских школах были студенты. Отношение Толстого к своим сотрудникам было неровное, с перебоями и в высшей степени своеобразное. В октябре 1861 г. (день случайно не обозначен) Толстой отмечает в Дневнике: «У меня два студента». 28 октября он отмечает, что «написал Чичерину о студентах». Это то письмо Толстого, из которого выше была взята характеристика устава его школ, сделанная им самим. «Три школы открыты», пишет Толстой, – потому что у меня были 3 образованных и честных человека, из которых двух я привез из Москвы. Еще школ 10 должны быть открыты. – 3 уже готовы, и мне некем заместить их». Толстой просит Чичерина помочь ему в приискании учителей, напомнить Рачинскому и Дмитриеву их обещание о помощи. «Совершенств не бывает, и я не требователен. Полуобразованный студент 2-3 курса, не негодяй, вот всё, что я желаю. Я знаю, что из 10 выйдет 2 дельных, но для этого начать с 10. Ежели не будет студентов, я точно так же должен буду на риск брать из семинаристов, и тогда риск будет в 10 раз больше». В тот же день, когда написано это письмо, 28 октября, Толстой отмечает в дневнике, что «дела по школам и посредничеству идут хорошо». Раз хорошо по школам, – очевидно, всё благополучно и с учителями, хотя бы это констатировалось еще до появления А. П. Соколова, М. Ф. Бутовича и А. А. Эрленвейна, – первых студентов, «нанятых» для его школ Чичериным. Но вот всего через неделю, 5 ноября, видимо – в минуту усталости и раздражения, Толстой записывает в Дневнике: «Учителя плохи. Алексей Иванович глуп. Александр Павлович нравственно нездоров. Иван Ильич надежнее всех. У учителей какие-то противные тайны. Ежели это бабы, то хорошо». Он выделяет из русских учителей немца, вывезенного им из-за границы. «Эксперименты Келлера интересны и хороши. Он мил(ый) и полезный малый».

В письме к Рачинскому от 7 августа 1862 Толстой сообщает, что у него «11 студентов, и все отличные учителя». Он понимает, что этому содействует его журнал и совещания при Яснополянской школе, но независимо от этого, сколько он ни знал студентов, всё это «такая славная молодежь, что во всех студенческих историях невольно обвиняешь не их». Всё зависит от направления. По его мнению, студенты, «не имеют и не могут иметь направлений, они только люди, способные принять направление». Вот он и стремится при помощи своего журнала, при помощи совещаний дать учителям-студентам известное направление, привить серьезные взгляды – те самые, которые он развивал в программных статьях «Ясной поляны». Он, разумеется, знает, что студенческая молодежь так же легко поддается и другого рода влияниям – либеральным и радикальным. Но это его не пугает: в самых условиях деревенской школьной работы есть противоядие – соприкосновение с народом, от которого, «как воск от лица огня, тает вся quasi-либеральная дребедень».

В тот же самый день он пишет своему другу А. А. Толстой про то, как он «выписал» студентов и «возился» с ними. «Все из 12-ти, кроме одного, оказались отличными людьми, я был так счастлив, что все согласились со мной, подчинились, не столько моему влиянию, сколько влиянию среды и деятельности. Каждый приезжал с рукописью Герцена в чемодане и революционными мыслями в голове, и каждый, без исключения, через неделю сжигал свои рукописи, выбрасывал из головы революционные мысли и учил крестьянских детей священной истории, молитвам, и раздавал Евангелия читать на дом. Это факты».

Эти студенты-учителя приняли также живое участие в издании задуманного Толстым журнала «Ясная поляна». В августовской книжке «Современной летописи» 1861 г. было напечатано заявление Толстого о его намерении издавать этот журнал, начиная с 1 октября 1861 г.; к этому заявлению было приложено краткое сообщение о задачах этого издания и о его программе. Но в следующей же, сентябрьской книжке «Современной летописи» Толстой поместил от лица редакции «Ясной поляны» дополнительное объявление: «Занятия по должности мирового посредника поставили меня, против моего ожидания, в необходимость открыть издание «Ясной поляны» не с 1-го октября 1861 года, как предполагалось, а с 1-го января 1862, по общему обычаю». В связи с этой задержкой в печатании журнала, М. Н. Катков, в типографии которого журнал должен был печататься, писал Толстому 21 ноября 1861 г.: «Меня сильно заботит предпринимаемое Вами дело издания журнала… Я серьезно боюсь, чтобы этот труд не изнурил Вас понапрасну. Специальное педагогическое издание, особенно при тех обстоятельствах, в которых будет находиться Ваше, едва ли может вскоре приобрести успех. До сих пор подписка так незначительна, что едва ли можно открывать издание. Не лучше ли было бы вместо журнала выпускать бессрочно сборник под тем же заглавием, которого каждая книга продавалась бы особо? Это, во-первых, не обязывало бы к срочной деятельности, а во-вторых, вернее обеспечивало бы дело. Подумайте об этом, время еще не ушло изменить решение… Если же Вы останетесь при прежнем, то я возобновлю объявление о подписке, как в своем журнале, так и в других». Но Толстой остался при прежнем решении, и первая книжка «Ясной поляны» вышла в свет с цензурной пометкой от 18 января 1862 г., с кратким обращением издателя «К публике» и с тремя анонимными его статьями: «О народном образовании», «О значении описания школ и народных книг» и «Ясно-полянская школа в ноябре и декабре месяцах».

В ближайшие месяцы Толстой, кроме различных мелких заметок, относящихся к журналу, написал в нем целый ряд крупных статей: «О методах обучения грамоте» (февраль), «Проект общего плана устройства народных училищ» (март), «Воспитание и образование» (июль), «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (август). Последняя статья была написана Толстым в Москве, где 23 сентября 1862 г. состоялась его женитьба на С. А. Берс. Этот брак значительно изменил весь строй его жизни. Толстой временно отошел от тех занятий, на которых в последние годы сосредоточивались все его интересы: он охладел и к Яснополянской школе и к основанному им журналу. По приезде из Москвы в Ясную поляну Толстой уже не возобновлял школьной работы, хотя учителя-студенты обращались к нему с вопросами: «Когда же мы будем заниматься?» и он отвечал неопределенно: «Будем, будем». Тогда же, в октябре, была написана Толстым в Ясной поляне его статья: «Кому у кого учиться писать», но тогда же был окончательно решен и вопрос о прекращении журнала. 10 октября он записал в Дневнике: «Всё уясняется – и журнал, и дела». 15 октября: «Журнал решил кончить, школу тоже – кажется». 19 декабря: «Студенты уезжают, и мне их жалко». Впрочем, занятия в Яснополянской школе, по свидетельству В. С. Морозова, еще продолжались некоторое время, но число учеников сильно сократилось. Школьную работу вели учителя П. В. Морозов, И. И. Орлов и Владимир Александрович, а сам Толстой только изредка заходил в школу. Прочие школы были вовсе закрыты.

В начале октября 1862 г. Толстой писал своей свояченице Т. А. Берс: «По правде сказать, журнальчик мой начинает тяготить меня, особенно необходимые условия: студенты, коректуры etc. etc. А так и тянет теперь к свободной работе dе lоnguе haleine – роман и т. п.» 18 октября он писал брату С. Н. Толстому: «На журнал чуть-чуть тянется подписка, но по общему счету, который я сделал на днях, журнал принесет 3000 убытку. К несчастию, получил я на днях две статьи недурные, которые можно напечатать, так что с небольшим трудом я дотяну до 63 года, но подписки на будущий год не делаю и продолжать не буду журнала, а ежели будут набираться материалы, то буду издавать сборником, просто книжками, без всякого обязательства». (АТМ) 17 января 1863 г. в газете «Московские ведомости» Толстым было напечатано объявление о прекращении им журнала «Ясная поляна», мотивированное незначительностью числа подписчиков; недоданные номера журнала редакция обязалась доставить подписчикам в непродолжительном времени. Последняя, 12-я книжка журнала, со статьей Толстого «Прогресс и определение образования» была разрешена цензурой 22 марта 1863 г.; этим закончилась работа Толстого, как редактора-издателя «Ясной поляны».

Отказавшись от педагогики и журнала, Толстой снова вернулся к творческой художественной работе, на которую он намекает в цитированном выше письме к Т. А. Берс. 30 декабря 1862 г. Толстой пишет в Дневнике: «Пропасть мыслей, так и хочется писать». Позднее, когда задуманная им работа уже окончательно оформилась, Толстой, осенью 1863 г., в письме к гр. А. А. Толстой сообщает о своей работе над романом из эпохи 1810-1820 гг. и вместе с тем с симпатией вспоминает о прежнем своем увлечении школьным делом: «Детей и педагогику я люблю, но мне трудно понять себя таким, каким я был год тому назад. Дети ходят ко мне по вечерам и приносят с собой для меня воспоминания о том учителе, который был во мне и которого уже не будет».

Впоследствии, много лет спустя, Толстой неоднократно вспоминал о своей педагогической деятельности в народной школе, как о наиболее счастливом и нравственно-чистом времени своей жизни. В письме от 5 апреля 1877 г. к С. А. Рачинскому, делившемуся с ним ходом своих занятий в народной школе, Толстой писал: «Вы не поверите, какую истинную и редкую радость мне доставило чудесное письмо ваше… Читая его, я переживал свои старые школьные времена, которые всегда останутся одним из самых дорогих, в особенности чистых воспоминаний».